– Конечно, конечно, – согласился тронутый Рено.
– Подождите! – остановила она его оглянувшись. – Вот вам ключ от него, я буду там ждать вас, закройте меня в нем, чтобы никто не вошел. С той стороны она не закрывается.
Рено открыл дверь гардероба, впустил ее. Зайдя она оглянулась.
– Я целиком и полностью вверяю вам свою жизнь, и если вы не вернетесь… – она горестно заломила руки… – …Вы хотите посмотреть как я буду переодеваться?…
Нет границ женскому бесстыдству, в различных его вариациях, имеющих цель добиться того, ради чего они возникают, и в большинстве случаев добиваются.
Рено закрыл дверь от греха подальше, ибо грехом в то время считалось даже подобное узрение. Пошел далее вперед, и вскоре попал в смежную с кабинетом де Жонзака комнату, в которой тот лежал в окружении нескольких человек и лекаря, отсчитывавшего сердечные капли и затем давшего испить свою микстуру.
Увидев Рено, де Жонзак пожелал остаться один / в отношении всех кроме него /. Однако лакей и грузная, пожилая служанка, похожая больше на торговку, продолжали как ни в чем не бывало возиться возле него со своими делами.
Сеньор де Жонзак сначала полулежа терпеливо смотрел на них, затем резко проговорил:
– Выйдете оба!
– Да что вы, месье де Жонзак, на вас лица нет, случилось что,…выпейте морса, пожалуйста. – вступилась служанка, поднося бокал с напитком, резко отвергнутый, по больному неверной рукой, чуть не выплеснувшей содержимое.
– Если нужно будет, вас позовут! – возразил он, прерывающимся голосом, так что на лбу выступила испарина, которую служанка незамедлительно стала иссушать полотенцем.
Вырвав у нее полотенце из рук, еще раз крикнул:
– Сгинь… пошла! – добавил уже хрипло и надрывисто. И не в силах более сдерживать боль, скривился в корчах.
– Вот видите, снова нужно звать врача.
– Выйдите! – твердо приказал им Рено, тоном не терпящим возражений.
Они уставились на него, как будто только что его заметили, но шпага возымела на них должное воздействие и они тут же удалились. За их настойчивостью нужно было закрыть за ними дверь, так как разговор предстоял важный.
Де Жонзак оправился от приступа дурноты и чувствуя что это будет продолжаться недолго, как бы скорее спросил, хриплым, изменившимся голосом:
– Расскажи, как?
Немного помолчав, Рено начал:
– Мы опаздывали и выбрали прямую дорогу через лес…
…Экипаж запряженный парой белых коней быстро несся по нетвердой песчаной дороге, зарываясь колесами в вязкий слой песка и пыли, оставляя после себя самопроизвольно засыпающиеся борозды.
На одном из поворотов, Рено, сидевший на козлах, чуть не слетел с них, до того резко экипаж затормозил из-за оказавшегося под колесами бревна, ранее присыпанного. К двери подскочили четверо в сомбреро и с черными намордниками, распахнули дверцу, выстрелили.
– Негодяи! Него…
Всадили клинок упавшему в горло и выстрелили еще несколько раз. Тело графа Саймона упало с сидения на пол экипажа, заливаясь в собственной крови.
В тоже время, над их головами блеснул на солнце клинок Рено и раскроил одну из них, близ стоящему. Но не успел он опуститься вновь, как лошади, испуганные выстрелами, понесли экипаж, а трое бандитов воспользовавшись этим, спрыгнули обратно в канаву, откуда несколько секунд назад появились из-под лопухов, чтобы совершить убийство.
…Де Жонзак относительно спокойно отнесся к рассказанному и спустя минуту произнес:
– Посмотрите-ка, кто там за дверью?…Опасно! – прокряхтел на силу через боль.
Вытащив на ходу свою шпагу, Рено ею отворил дверь, чтоб не приближаться… ко все той же служанке, держащей в руках белье.
Не зная что делать, встал перед нею в выжидательной позе со шпагой на перевес.
– Он что, умер?…вы так… – глянула на хрипящего де Жонзака, дергавшегося всем телом от выхаркиваний и сплевывающего прямо на пол. – Возьмите полотенце, я принесла…
– Но ведь это старое, что ты уносила, вот следы. – указал кончиком лезвия.
– И впрямь, я и не заметила.
– Гони ее!… – смог выкрикнуть де Жонзак в перерыве между приступами кашля и тошноты: стал показывать рукой; удалить ее и что-то закрыть, как будто на замок. В конце коридорной комнаты Рено увидел дверь с ручным замком, за которую служанка уже успела выйти… скрывая в руках под полотенцем нож.
Закрыв эту дверь, а затем кабинетную, вернувшись подошел к сеньору де Жонзаку, корчившемуся от коликов в животе и горящего нутра. Рено испугался видимого, как будто только что поняв…
– Что смотришь?..
– Вас отравили?
– Страшно большой дозой, три раза: в бокале, в стакане воды и в каплях, и ведь тем ядом к которому я готовился…
Сеньор де Жонзак каждый раз добавлял в еду малую, совершенно безвредную дозу яда, которым по его мнению могли пользоваться преступники.
– Прошло бы побольше времени и такой дозой не уложили бы. Эх! Да что говорить!
– Кто это сделал? – произнес Рено, видя перед собой будущего мертвеца. – Эта служанка? Скажите, я их всех перебью!
– Не горячись, я позвал тебя по другому делу… гораздо более важному, чем сводить счеты с…
Договорить помешал обморок. Когда де Жонзак пришел в себя, первым делом дал Рено ключ.
– Торопись, мне не долго осталось…
Рено без дальнейших указаний открыл все ящики стола. Внимание его привлек пергамент с гербовой печатью и прочими подписями.
– Ах, гады, – жаловался де Жонзак от боли не в силах более терпеть, – чего подлили…
Рено прочитал завещание, гласившее:
«Мы, Жоффруа де Жонзак, дю Туа, сеньор Жонзака, находясь в полном здравии ума и рассудка, настоящим изъявляем, что: свои родовые вотчины, вложенные в ренту с выплатой в год 40 000 ливров, вложенные в дела барона Ротшильда 320 000 под семипроцентный заклад, ровно как и все мои ссуды и векселя, а так же прочее мое имущество после моей смерти завещаю…
…Далее стоял пробел под которым были поставлены подписи завещателя и еще ниже – нотариуса.
– Чье имя вписать? – спросил Рено, чем ввел умирающего в затруднительное раздумье, заставившее его на время забыть о боли.
– Вы затрудняетесь сказать, боитесь назвать… убийцу? – продолжал Рено.
– Именно так.
– Но вписать кого-то нужно, назовите имена родственников.
– Обильно поумирали мои родственники.
– Что кроме де Морне никого нет?
– А тебе не хотелось бы его вписывать?
– Но ведь он тоже отравлен и находится по сравнению с вами еще может быть худшем состоянии.
– Как же! – услышали они голос в комнате, с последовавшим далее истерическим смехом.
Поначалу Рено не понял откуда смех исходит, но де Жонзак указал.
– За драпировками!
Но только Рено кинулся к ним, как дверца лаза захлопнулась, прежде чем он клинком одернул драпировку между углом и шкафом.
– Теперь понятно кто это сделал, они выдали его! Ваш де Морне ничего не получит! – кричал Рено в место предполагаемой дверцы, – Слышите, вы!
Рено снова стало жутко. Он сильнее сжал в руке рукоять шпаги, ожидая что дверца лаза вот-вот откроется и оттуда произойдет что-то ужасное. Эта ведьма могла быть на все способна и поэтому он задвинул дверцу стоявшим рядом шкафом.
Обезопасив таким образом это место, откуда могли бы и выстрелить, снова подошел к умирающему.
– Господин де Жонзак, зачем обязательно кому-то завещать? Нельзя ли отдать свое состояние на сборы пожертвований на войну? Монастырям, или того лучше, сиротским приютам?
– Для войны говоришь? Чтоб на мои деньги убивали австрийцев, немцев, голландцев, португальцев, савойцев или наших Камизаров? Монастырям? Но я безбожник сызмальства. Как видишь, не священника позвал, а тебя.
Попам, чтобы эта аскетическая зараза пожирнее существовала? Ты этого хочешь? – говорил он разубеждая, как будто Рено сейчас самовольно собирался завещать.
– Ну а для бедных и сирот?
– Это будет новая горестная пилюля от короля, ибо мое состояние достанется ему на войну, как достается почти все, что жертвуется. Людовик задолжал сотни миллионов, миллиарды, а уж с моим миллионом не посчитается, займет, чтобы сдохнуть и не отдать. Вот так-то!
– Тогда что, остается де Морне?
– Нет, ему бы я никогда не отдал своих арендаторов… кандидат в сатрапы… Не хочу в гробу переворачиваться.
– Тогда сеньор де Жонзак, я просто теряюсь в догадках. Кому? – Рено грешным делом подумалось. – «Не вписать ли свое имя?»
– Подойди поближе, имя этого человека не должно стать известно им, иначе горе ему.
Рено подошел к изголовью и наклонился. На лбу де Жонзака выступила болезненная испарина, а язык, покрытый гнойными язвочками отказывался работать, как и зрение.
– …Барон д’Обюссон, – прошептал Жонзак, – Кто-то из Обюссонов, мне близкий родственник…
– Но может он и есть? Как раз все три смерти ему на руку. Может служанка нарочно?…